Следующей за Геласимовым была книжка другого не известного мне русского писателя, Валерия Исхакова, «Читатель Чехова». Вернее, поскольку читано было по-французски, Le lecteur de Tchekhov (они не поставили accent aigu, вот и я вынуждена не ставить - страдаю из-зи этого почти физически).
Сначала я не собиралась её читать – я стараюсь избегать чтения русских книг в переводе: и смысла нет, и удовольствия мало – книжку взял в библиотеке Филипп и, прочитавши, посоветовал мне попытаться сделать над собой усилие. Я сделала, прочитала. Оказалось, кстати, что кроме как по-французски шансов прочитать её у меня не было – роман был опубликован в 2001 году в каком-то толстом журнале (кажется, «Знамя», но нужно проверить), а вот отдельным изданием на русском языке судя по всему не выходил – во всяком случае я не нашла никакой информации, никаких выходных данных и тем более никакой обложки. А на русскую обложку мне очень любопытно было взглянуть, да.
Почему? Потому что это очень странная книга, и, чтобы как-то её объяснить, недостаточно говорить про «повествование шкатулочного (я бы даже сказала, матрёшечного) типа» или roman à tiroirs. Тут нужно придумать определение жанра à ma façon, но лучше, чем это сделано на обложке французского издания, не сделать. Литография Эшера просто идеальным образом определяет жанр. Собственно, для «показа» жанра подошла бы практически любая литография Эшера – с невозможными узлами и лабиринтами, кажущимся нормальным, но искривлённым пространством, превращающимися в лебедей рыбами (или наоборот?). Но выбранная для обложки подходит наилучшим образом, потому что она всё-таки является ещё и иллюстрацией к роману. Только в нашем случае не художник рисует художника, а писатель пишет про писателя, становясь читателем того, другого писателя, который в свою очередь читает роман первого. Непонятно? В книжке ещё запутанней, и тут я содержание не пересказываю не из человеко- и читателелюбия, а просто потому, что я, думаю, на такой пересказ неспособна. Единственный шанс (не стопроцентный) понять, что там происходит – это прочесть книгу. У меня под конец голова шла кругом, я прилично запуталась – в именах, названиях, повторяющихся или отражающих друг друга ситуациях, в целых страницах, которые читаешь по второму разу (и задаёшься вопросом – а не по третьему ли?) Когда заканчиваешь книгу, возникает не то что желание, а потребность прочесть её ещё раз – чтобы наконец разобраться. Не знаю, насколько это входит в концепт. Но вот если после второго прочтения потребность прочесть ещё один раз снова возникнет, это точно концепт и продолжение сюжета в реальность. Но я не могу об этом судить – я не стала перечитывать, побоялась этого продолжения в реальность, побоялась стать вечным читателем одной книги, хотя это могло бы стать сюжетом другого романа – вполне в стиле и жанре исхаковского.
«Читатель Чехова» - не литературный, а сверхлитературный роман. Там очень много верного про читателей и – про переводчиков! (да-да, вот где не ждали...) Исхаков завязывает такой невероятный эшеровский узел, что логика развития сюжета, когда один писатель читает роман другого писателя, в котором читатель читает его собственный роман (даже не пытайтесь меня понять), приводит к тому, что одна книга читает другую книгу, фактически обходясь без читателя.
Много-много чего вспоминается. Возможно, такие романы надо называть экспериментальными – я назову его «улипийским». Вспоминается библиотека Борхеса, вспоминаются книжки Ффорде, вспоминается то, что на тот момент ещё не было прочитано (и это опять в духе романа Исхакова) – имею в виду законченную пару дней назад книжку Итало Кальвино Si par une nuit d’hiver un voyageur (когда я буду про неё рассказывать, непременно вспомню «Читателя Чехова» Исхакова). Из личного опыта вспоминается потрясшая и многое в моём представлении перевернувшая встреча с писателем Кристианом Гайи.
Роман литературный, книжный, читательский – поэтому с радостью встречаешь литературные, книжные, читательские совпадения.
p. 38
Car le vrai lecteur souffre de ne pouvoir exprimer activement ses sentiments au héros du livre. Les lettres à l’auteur ou à l’éditeur sont un succédané primitif. Le vrai lecteur voudrait que le héros du livre sente sa sympathie ou son antipathie, il voudarait parfois lui suggéerr quelque chose, l’aider l’empêcher de commettre une erreur irréparable. Et simplement, enfin, lui dire : c’est moi, je te lis, je ne suis pas n’importe quoi.
Воспоминания об общем историческом прошлом. Глядя на свой рабочий компьютер, переводчик вспоминает, как оно было раньше и могло бы продолжаться поныне:
p. 166
Et parfois, je pense : et si l’histoire de notre pays, en 1991, n’avait pas quitté l’ornière qu’elle suivait ? Si c’étaient toujours les communistes qui nous dirigeaient, est-ce que quelque chose aurait changé dans le domaine d’édition ? C’est peu probable. On aurait donné à l’imprimerie un manuscrit, recopié au mieux sur une machine électrique Optima par une dactylo des éditions, avec des remarques à la main du correcteur, là-bas, chez l’imprimeur, on l’aurait composé sur une Linotype et on nous aurait renvoyé des placards sentant l’encre… Non, ces messieurs les camarades ne nous auraient jamais laissé accéder à la technique moderne. Ou plutôt, peut-être qu’on l’aurait admise pour les maisons d’édition en triplant ou en quadruplant le contrôle sévère qu’on leur faisait subir, mais pour nous, les travailleurs à domicile, certainement pas ! Et si je me mettais soudain à sortir des tracts sur mon imprimantes ! …
Нельзя, правда, сказать, что в этой части наши воспоминания полностью совпадают – тут в первую очередь сказывается разница между столицей и провинцией.
Я начала работать в издательстве в 1985 году и вполне застала тот традиционный путь прохождения рукописи, о котором он пишет. Но типография наша уже почти полностью перешла на фотонабор.
И компьютеризация редакционной деятельности не заставила себя ждать. Я точно не скажу, когда именно нам установили первые компьютеры, но думаю, что это было в году 1987-1988. Во всяком случае я научилась и начала работать на компьютере именно тогда, на работе, успела пополучать надбавку к зарплате «за компьютер» и походить поподрабатывать в «Новое время» вносить компьютерную правку, потому что они тоже были в самом начале компьютеризации, и заменить ушедшую в отпуск сотрудницу никто из "своих" не мог - введению компьютеров многие сотрудники издательств сопротивлялись. А в 1991 году я уже в издательстве не работала – именно потому что пришли другие времена, и все, кто мог, переходили на более или менее вольные хлеба. К тому же чувствовалось, что издательству в его тамошнем виде скоро конец, так оно и произошло, иностранные редакции разогнали, издательство переключилось на выпуск книг на русском (до этого русские книжки были каплей в море), а бывшие коллеги и знакомые создавали «Вагриус».
Но я вполне отдаю себе отчёт, что наше издательство, будучи «идеологическим», находилось в привилегированном положении, и что даже по Москве далеко не везде была такая ситуация, что говорить о провинции.
Прошу извинить за пространный уход в сторону.
А вот ещё очень приятное совпадение! Когда-то я придумала, что должен быть такой «книжный ангел», нашла его портрет, он даже здесь в ЖЖ появлялся:
А у Исхакова – BSL, le Bon Seigneur des Lecteurs.
Заключаю. Это очень любопытный роман, нельзя оставить его незамеченным. Но всё же, хоть и назвала я его "улипийским", форма в нём выходит на первый план, заслоняя содержание. Интерес к сюжету теряешь, только ждёшь - что там он ещё запутает или распутает. Но знакомство с автором всё же доставило мне удовольствие.
![[personal profile]](http://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
![[info]](http://l-stat.livejournal.com/img/userinfo.gif){kind=small}
